Неточные совпадения
Бывало — зайдет солнце, прольются в небесах огненные реки
и — сгорят, ниспадет на бархатную зелень сада золотисто-красный пепел, потом всё вокруг ощутимо темнеет, ширится,
пухнет, облитое теплым сумраком, опускаются сытые солнцем листья, гнутся травы к земле, всё становится мягче, пышнее, тихонько дышит разными запахами, ласковыми, как музыка, —
и музыка плывет издали, с поля: играют зорю в лагерях.
Потом, с прибавлением теплоты в воздухе, с каждым днем токует громче, дольше, горячее
и, наконец, доходит до исступления: шея его
распухает, перья на ней поднимаются, как грива, брови, спрятанные во впадинках, прикрытые в обыкновенное время тонкою, сморщенною кожицею, надуваются, выступают наружу, изумительно расширяются,
и красный цвет их получает блестящую яркость.
Она была несколько больше самой крупной дворовой утки; перья имела светло-коричневого цвета, испещренные мелкими темными крапинками; глаза
и лапки
красные, как киноварь, а верхнюю половинку носа — окаймленную такого же
красного цвета узенькою полоскою; по правильным перьям поперек крыльев лежала голубовато-сизая полоса;
пух был у ней розовый, как у дрофы
и стрепета, а жир
и кожа оранжевого цвета; вкус ее мяса был превосходный, отличавшийся от обыкновенного утиного мяса; хвост длинный
и острый, как у селезня шилохвости, но сама она была утка, а не селезень.
Пестрины, или рябины, на шее, зобу
и брюшке разноцветные: черноватые, белые, желтоватые
и даже красноватые, особенно на боках под крыльями;
пух на теле
и корнях перьев темный; фигура пестрин похожа на пятна кругловатые
и несколько дугообразные; спинка
и хвост, состоящий из жестких перьев умеренной длины, испещрены только серыми крапинами; такими же серыми, коротенькими поперечными полосками покрыты перья на крыльях; самец имеет под горлом темное пятно, брови у него
краснее,
и вообще он пестрее самки, которая кажется серее.
Она повела нас в горницу к дедушке, который лежал на постели, закрывши глаза; лицо его было бледно
и так изменилось, что я не узнал бы его; у изголовья на креслах сидела бабушка, а в ногах стоял отец, у которого глаза
распухли и покраснели от слез.
Есть прелестный подбор цветов этого времени года:
красные, белые, розовые, душистые, пушистые кашки; наглые маргаритки; молочно-белые с ярко-желтой серединой «любишь-не-любишь» с своей прелой пряной вонью; желтая сурепка с своим медовым запахом; высоко стоящие лиловые
и белые тюльпановидные колокольчики; ползучие горошки; желтые,
красные, розовые, лиловые, аккуратные скабиозы; с чуть розовым
пухом и чуть слышным приятным запахом подорожник; васильки, ярко-синие на солнце
и в молодости
и голубые
и краснеющие вечером
и под старость;
и нежные, с миндальным запахом, тотчас же вянущие, цветы повилики.
Батюшка бывало придет, еще я помню,
красный,
распухнет весь, без шапки, всё растеряет, придет
и ляжет.
Я, потягиваясь на лежанке, все наблюдал, как моя нянька
краснела и, как мне казалось,
распухала.
— Да, плакала… Мне Егоровна сказала,
и глаза у ней такие
красные, так они
и распухли…
На крыше «Рабочей газеты» на экране грудой до самого неба лежали куры
и зеленоватые пожарные, дробясь
и искрясь, из шлангов поливали их керосином. Затем
красные волны ходили по экрану, неживой дым
распухал и мотался клочьями, полз струей, выскакивала огненная надпись...
Перед тем как войти Суламифи в бассейн, молодые прислужницы влили в него ароматные составы,
и вода от них побелела, поголубела
и заиграла переливами молочного опала. С восхищением глядели рабыни, раздевавшие Суламифь, на ее тело
и, когда раздели, подвели ее к зеркалу. Ни одного недостатка не было в ее прекрасном теле, озолоченном, как смуглый зрелый плод, золотым
пухом нежных волос. Она же, глядя на себя нагую в зеркало,
краснела и думала...
У Борисовых детей были игрушки, которых я ужасно боялся. Это было собрание самых безобразных
и страшных масок, с горбатыми
красными носами
и оскаленными зубами. Страшнее всего для меня были черные эфиопы с бровями из заячьего
пуху. Хотя я
и видел с изнанки простую бумагу, но стоило кому-нибудь надеть эфиопа,
и я убегал, подымая ужасный крик.
Теперь, когда он стоял почти вплоть ко мне, я видел, что он в тяжком похмелье.
Красные бугры над глазами его поросли едва заметным желтым
пухом,
и весь он странно напоминал огромного, уродливого цыпленка.
…Снеговая белая туча, огромная как небо, обтянула весь горизонт
и последний свет
красной, погорелой вечерней зари быстро задернула густою пеленою. Вдруг настала ночь… наступил буран со всей яростью, со всеми своими ужасами. Разыгрался пустынный ветер на приволье, взрыл снеговые степи, как
пух лебяжий, вскинул их до небес… Все одел белый мрак, непроницаемый, как мрак самой темной осенней ночи!
Алексей скинул пальто. Был он в коротеньком сюртуке, в лаковых сапожках, белье из тонкого голландского полотна было чисто, как лебяжий
пух, но все сидело на нем как-то нескладно, все шло к лесному добру молодцу ровно к корове седло, особенно прическа с пробором до затылка, заменившая темно-русые вьющиеся кудри, что когда-то наяву
и во сне мерещились многим, очень многим деревенским
красным девицам.
Кухарка, плакавшая так много, что нос у нее
распух и стал
красным, как свекла, грубо ответила...
Он был ростом маленький, на шапке у него белое полотенце обмотано, бородка
и усы подстрижены, — белые, как
пух; а лицо сморщенное
и красное, как кирпич.
— Nicolas! — вздыхает Варенька,
и нос ее
краснеет. — Nicolas, я вижу, вы избегаете откровенного разговора… Вы как будто желаете казнить своим молчанием… Вам не отвечают на ваше чувство,
и вы хотите страдать молча, в одиночку… это ужасно, Nicolas! — восклицает она, порывисто хватая меня за руку,
и я вижу, как ее нос начинает
пухнуть. — Что бы вы сказали, если бы та девушка, которую вы любите, предложила вам вечную дружбу?
За ними — дородная мордовка в рубашке, испещренной по плечам, рукавам
и подолу
красною шерстью, как будто она исписана кровью; грудь ее отягчена серебряными монетами разной величины в несколько рядов; в ушах ее по шару из лебединого
пуху, а под ним бренчат монеты, как бляхи на узде лошадиной.
Красное, круглое лицо Капитона, обросшее на щеках
и подбородке скорее
пухом, чем волосами, показалось в дверях.